— Вот отсюда и начнем, — сказал Гуро. Спустившись с пригорка, они выбрались на полевую дорогу и вскоре подъехали к хутору.
Сидоркин слез с лошади и открыл ворота. По большому двору ходили гуси и утки. В тени у колодца лежала свинья. Несколько поросят, тыча мордочками, копошились подле нее.
Гуро хозяйским глазом оглядел двор и постройки.
— Вполне подходяще люди живут, — с довольным видом проговорил он, снимая из-за спины и перекидывая через плечо карабин. — А ну, пошли в хату!
Привязав лошадей, они поднялись на крыльцо и вошли в широкие сени. Тяжелые двери вели в две половины.
Сидоркин нажал щеколду.
— Сюда, товарищ квартирмист?
Гуро отрицательно качнул головой.
— Нет, здесь сначала посмотрим, — сказал он, открывая противоположную дверь.
В светлой горнице за ткацким станком сидела смуглая девушка.
— Здравствуй, красавица, — ласково поздоровался Гуро, внимательно посматривая на стоящие вдоль стен сундуки. — Ты, что ли, хозяйка?
— Ни. Тату… — высоким голосом ответила девушка.
— А где твой тату?
— А в хате.
— Ну, ну…
Гуро прошел через сени и, толкнув дверь, ступил в другую половину. Сидоркин вошел вслед за ним.
В хате стоял приятный запах свежеиспеченного хлеба. Косые лучи солнца, пробиваясь сквозь маленькие окна, светлыми пятнами играли на чистом полу. На кровати за кисейной занавеской, укрывшись рядном, кто-то лежал. Гуро, сильно стукнув, положил карабин на лавку подле стола.
— Галька, це ты? — спросил заспанный женский голос.
— Вставайте, хозяева, гостей принимайте! — бодро и весело сказал Гуро.
Послышалось бормотанье, шепот, и из-за занавески мелкими шажками вышла худая старушка. Гуро, взяв под козырек, поклонился.
— Здорови булы, бабуся! — поздоровался он.
— Здравствуй, здравствуй, коханый, — быстро заговорила старуха. — Я и то чую, ходыт хтось по хати, думала, це наша Галька.
— Дочка, что ль? — поинтересовался Сидоркин.
— Внучка. Внучка наша, сынок.
— Ты, бабуся, кислого молочка нам не достанешь? — спросил Гуро.
— Шо ты, коханый! И-и! Хиба ж дадут ему скиснуть? Тут за утро войсков проходило!..
— Может быть, сметаны найдешь?.. Ты не беспокойся, бабуся, мы деньгами заплатим.
Старуха развела сухими тонкими ручками.
— Ну, шоб пораньше трошки, — с огорчением в голосе проговорила она. — Була ведь сметана! Конные тут заизжали — дохтурь в очках и ще якийсь с трубой. Зьилы сметану. Цилый глечик! От исты горазд цей дохтурь! А чай пье, як за уши лье, — наливать не успеешь!
— И не заплатили, поди? — спросил Гуро.
— Зачем? Ни! Гроши отдали… Так я пиду пошукаю, в погреби молоко свежиньке есть.
— Ну, ну, принеси.
Старуха быстро засеменила к дверям.
Гуро сделал знак Сидоркину. Тот с равнодушным видом вскинул винтовку за спину и пошел за старухой.
В хате дрогнули стекла. Гуро подошел к окну и, сильно толкнув, открыл забухшую раму. Вдали раскатывался пушечный грохот.
За спиной Гуро послышались шаги. Он оглянулся. Пожилой мужик в свитке с любопытством в выгоревших карих глазах смотрел на него.
— Здорово живете, хозяин! — сказал Гуро.
— Слава богу, — равнодушно ответил хозяин. — В гости заехалы?
— Ага. На минутку.
Мужик продолжал пытливо смотреть на Гуро. — Вы, бачу, з тех будете, шо ранком ще приезжалы? — спросил он, переводя взгляд с шашки на шпоры Гуро.
— Буденновцы мы! Слышал таких?
Мужик утвердительно кивнул головой.
— Як же! Це добри хлопци!
Вдали вновь послышалась канонада.
— Пид Почаевым монастырем наши бьются, — ска-вал мужик, посмотрев в сторону леса. — Видать, погнали гадючих панов… щоб…
Он не договорил. Фуражка слетела с его головы от сильного удара в висок. Мужик, испуганно ахнув, шарахнулся к дверям.
Гуро схватил карабин.
— А ну стой! — крикнул он, бросаясь вперед.
— Товарищу, що ты? Побийся бога! — свистящим шепотом заговорил мужик, пятясь к дверям.
Гуро щелкнул затвором.
— А ну, давай б люке!
Глядя на бандита широко раскрытыми от ужаса глазами, мужик подошел.
— Деньги живо гони! Иначе дух вон, понятно? Ну! — раздувая ноздри, крикнул Гуро.
В сенях кто-то затопал. Гуро порывисто повернулся к дверям.
Сидоркин, ухмыляясь, смотрел на него.
— Где бабка? — спросил Гуро.
— В погребе запер.
— Хорошо. Поди пока. Я тут разговор еще не закончил.
Сидоркин скрылся в сенях. С минуту послушав, что делалось в хате, он прошел к противоположной двери и заглянул в горницу.
Девушка продолжала ткать за станком. Сидоркин постоял у порога, затем решительно направился к ней.
— Так вас, барышня, Галькой зовут? — спросил он, присев рядом с девушкой.
— Галькой, — отодвигаясь по лавке и опуская глаза, тихо сказала она.
— Ишь, какая ты крепкая! — прошептал Сидоркин, сжимая ее колено вдруг задрожавшей рукой.
— Шо вы?.. Пустить!.. Я тату поклычу! — пытаясь освободиться, заговорила она.
Сидоркин молча достал из кармана револьвер.
— Пушку видала? — спросил он с угрожающим видом. — Только шумни — на месте угроблю…
… Солнце перевалило за полдень. Тяжкий зной стоял над пересохшей, землей. Ветер кружил по дорогам горячую пыль. Над степью дрожало мглистое марево; в нем, как мираж, тянулись бесконечные колонны обозов.
Гуро и Сидоркин поднялись на курган.
— Смотрите, товарищ квартирмист, как занялось, — сказал Сидоркин, повертываясь в седле и показывая в сторону хутора.
Гуро оглянулся. Там, где за изгородью виднелись золотистые шапки подсолнухов, поднималось густое облако дыма…
7
В боях под Дубно и в Хорупанских лесах, в жестоких сабельных рубках под Бродами и на подступах к Львову полки Конной армии потеряли треть боевого состава, но оставшиеся все так же бодро шли вперед.
В неотступном преследовании неприятеля прошел весь июль. 13 августа Конная армия с боем переправилась через Стырь и вышла на львовский плацдарм.
Около трех часов пополудни этого дня 11-я дивизия выходила на шоссе Броды — Львов, пролегавшее в сплошном сосновом лесу.
Начдив Морозов и Бахтуров стояли на пригорке подле дороги и поджидали подхода первой бригады. У подножья холма ординарец начдива Абрам, детина — косая сажень в плечах, проваживал лошадей.
В лесу было тихо. Только со стороны Львова изредка доносились глухие удары пушечных выстрелов.
Лошади пофыркивали, чутко прислушивались и били хвостами по подтянутым бокам, отгоняя надоедливых мух.
В глубине леса закуковала кукушка. Морозов послушала недовольно поморщился.
— Ишь ты, как мало! — сказал он вполголоса.
Улыбка тронула твердые губы Бахтурова.
— Да ты, никак, загадал, Федор Максимыч? — спросил" он, улыбаясь.
Морозов смущенно потеребил короткие усики.
— Ну что ты! — Он помолчал и тихо добавил: — Мальчишкой, верно, загадывал…
По дороге ехали рысью два всадника. В переднем, молодом, как-то особенно аккуратно подтянутом, Морозов узнал Литунова — начальника 4-й кавалерийской дивизии. Их связывала крепкая дружба еще с партизанского отряда Буденного, и теперь он смотрел на товарища с доброжелательным выражением на сильно похудевшем загорелом лице.
— Здравия желаем, товарищ Морозов! — бодро поздоровался Литунов, останавливая лошадь и подавая руку Морозову. — Здравствуй, товарищ Бахтуров! Вы чего тут, товарищи?
— Дивизию ждем. А ты откуда?
— У начальства был. Чай с сахаром пил. Малость попало. Трибуналом грозились, — отвечал Литунов, показывая в улыбке ровные белые зубы.
— За что?
— За Маслака, за черта. Опять напроказил.
— А он, Маслак, добром не кончит — сказал Бахтуров, не зная еще, что слова его будут пророческими.
— Я тоже так думаю, — согласился Литунов. — Ну ладно, друзья. Прощайте. Спешу!.. — Литунов пустил лошадь вскачь по мягкой обочине.
— Гляди, — сказал Морозов, — первая бригада подходит.
У поворота дороги замелькал красный значок. Послышалась песня. Звонкий тенорок запевалы, тщательно выговаривая каждое слово, звенел над рядами:
Поехал казак на чужбину далеку
На верном коне на своем боевом…
Он свою родину навеки покинул,
Ему не вернуться в отеческий дом, —
подхватил головной эскадрон последние слова, и песня с присвистом покатилась по лесу.
Колонна приближалась. Впереди ехал комбриг Колпаков — широколицый человек со светлыми щетинистыми усами. Увидев Морозова, он подъехал к нему.
— Значит, так, — сказал Морозов, постукивая плетью по голенищу. — Первой бригаде в резерв. Встанешь в Ксенж-Вельки на дневку.
Колпаков не без удовольствия поднял руку к фуражке.
